Щай – это такая трава. Может быть, щай называется так, потому что его можно положить в щи. А может быть, когда-то он назывался не щай, а ищай, потому что многие его искали. Сами искали и другим советовали: «А ты поди поищай!», а другие-то не понимали, да так по ищай и ходили.

Щай растёт у шоссины и в трясине, в долине и в малине, на поле за мостками, а всё не под руками. А больше всего щая растёт в буераказ и на косогорах, и потому собирателей щая зовут хмурыми косогорцами. Говорят, что хмурые они оттого, что закон подлости назубок знают, а в законе том сказано: потерял, кто не нашёл, а нашёл, кто мимо шёл. Пока щай не вздумаешь собирать – прорва его, вечно глаза унылым видом мозолит, под ногами путается, когда ж его олени съедят, или там козы, или люди прохожие, кому делать нечего. А вздумаешь собрать – то нет его, а то есть, да не такой. Вот и ходят косогорцы по косогорам хмурые. Бывает, что на них и лица нет, глядят, как из паспорта – до того отщаиваются.

Щай и на лопух похож, потому что большой, и на репей, потому что привязчивый, и на полынь, потому что горький. Листья у него широкие и пыльные, сразу жухлые, редко кто зелёный щай видел, хотя говорят, что и такой бывает. Ещё кирпичный бывает, который на стройках растёт. Ну так вот, листья у щая широкие и жухлые, одно слово – безвольные, а стебель сильный и в земле сидит основательно. Один косогорец из поэтов про эту щайную особенность даже оду сочинил: «Тобою была бы горда баснословная репа, О щай! Почему мы своих отрешились корней?». Но косогорцы так радуются, когда хороший щай найдут, что тянут без устали.

Когда щай из земли вырвешь и в рюкзак положишь, он начинает пахнуть. Тут дело сложное, много правил соблюдать надо. Просто так в поле щай пахнуть не станет – за что это прохожему аромат ощущать, если он палец о палец не ударил? А к косогорцу, который труд приложил и время потратил, щай проникается уважением. Листья у щая обрывать нельзя, и стебель ломать нельзя, иначе не запахнет, потому что целину потеряет, а без целины какое уж возрождение? Ясное дело, что при таких тонкостях у случайного человека в руках щай не запахнет. Потому и не знают случайные люди щайной ценности.

Принесёт косогорец щай в дом, а там уже и думает, что с ним дальше делать. Можно засушить, а потом заваривать и щай пить. Можно листья в щи класть. Можно отнести в огород и в землю воткнуть. Можно щаем матрас набить.

Бывает, соберёт косогорец много щаю, и других в гости зовёт: «Приходи, добрый человек, на-весь-щай!». Косогорцы друг другу не завидуют – с зависти только хмуреют, а они и так уже хмурые. Щай – штука странная, и много его в мире, и найти трудно, а как найдёшь, то и не знаешь толком, что с ним делать, такое оно, щайстье это. Может, косогорцы только от этого недоразумения хмурые, а может, только хмурые косогорцами становятся, те которые ищут всё время что-то а никак не находят, а потом и забывают, что искали, и начинают весь мир вокруг за свою тоску да забывчивость ненавидеть. А прочие люди их тоже не жалуют: как так, мне на печи лежится, а ему не лежится? Может, он кочерге моей новой позавидовал, да кочергу ту со двора свести хочет? Или мне тоже не лежатся должно? А с чего это мне не лежатся должно, когда жизнь, как в букваре - рама мыта, дети в школе и всё в «Я» упирается? Призадумается человек на печи, да не задумается.

А хмурый тем временем посидит-погорюет, да и отправится щай искать, потому что дело это других не хуже, и цель есть – большое щайстье собрать, да с другими поделиться, сам-то не знаешь, что с ним делать. Косогорцы друг друга хорошо знают, а из иных людей не всякому доверяют. Бывает, найдёт косогорец щай и спешит другому про то рассказать. Вот поговорят они о чём-нибудь пустяшном, а потом один напротив другого становится, смотрит на него внимательно и говорит: «про щай». Тут другой понимает, что речь о щае будет, кивает и тоже говорит: «про щай». После того первый второму быстренько рассказывает, где щай есть, мысленно, чтобы кто лишний не услышал, а второй тут же и уходит. Щай, значит, искать.